Писатель работает со словом. Он не может выразить свою мысль бессловесно. Так нам кажется. Почему тогда часто писатели просто отказываются говорить? Это один из секретов литературы, где несказанное часто оказывается не менее важным, чем сказанное. И мы, как читатели, обязаны обращать на это внимание.
Молчание в состоянии романтического аффекта
В своем романе «Герой нашего времени» в главе «Максим Максимыч» Лермонтов вдруг пишет:
«Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет».
Но разве мы берем книгу в руки для того, чтобы не читать? Или Лермонтов так жалеет нас, желая скорее знакомить с голым сюжетом и не утомлять описаниями пейзажа, портрета, бытовыми зарисовками? Отчасти, так. Дело здесь в том, что «Герой нашего времени» создавался в конце 1830-х гг., т. е. в период смены литературного направления в России, когда романтизм уже не мог существовать в своем первоначальном виде и, видоизменяясь, порождал у писателей реалистические установки.
Почерк романтиков
Повесть А. А. Бестужева-Марлинского «Мулла-Нур» содержит большое количество восточных выражений, звучание которых автор пытается передавать на кириллице. Например, так часто выглядят эпиграфы к главам:
«Тепелярдан ель кими, дерилярдан сел ль кими; / Баш ястуга коймииб; гюз юхуя вермииб».
Ниже приводится перевод на русский язык:
«Он мчался, как ветер по хребтам, как водопад по ущелиям, / Не приклоняя головы на подушку, не предавая очей сну».
И, конечно, нельзя не привести здесь выдержку из поэмы «Мцыри» самого Лермонтова, которая была написана им раньше романа:
Глядя на все это, можно предположить, что читатели к тому времени, как Лермонтов взялся за свой роман, уже устали от свойственных романтизму описаний, от необычной передачи восточной речи и множества экзотизмов в тексте. И автор «Героя нашего времени» действительно берет на себя роль «избавителя» от приевшихся литературных приемов.
Но, делая такое предположение, мы вынуждены оговариваться: во-первых, оно справедливо только по отношению к читателю элитарному, который обладает литературным вкусом, который всегда ощущает отжившее в литературе и готов идти вслед за писателем, желающим попробовать некие новшества в своем произведении. А таких читателей, как правило, немного. Массового читателя в то же время – хотя и он может обладать литературным вкусом – следует назвать достаточно консервативным, руководствующимся в выборе своего чтения больше привычкой, нежели стремлением к принципиально новому. Это, возможно, объясняет, почему писатели первого ряда, которые являются в большинстве своем писателями-новаторами, часто страдают от непонимания и непринятия в свою эпоху, но получают заслуженное признание у последующих поколений; вместе с этим литераторы, которые ориентируются на читательскую массу, известны и востребованы при жизни, в разгар своего писательства, но совершенно забываются потомками. Массового читателя произведения, например, Марлинского полностью удовлетворяли даже в конце 1830-х гг. И поэтому, во-вторых, нам нужно хотя бы бегло познакомиться с этим новым фигурантом нашего небольшого литературного расследования.
Фигурант: А. А. Бестужев-Марлинский (1797–1837)
Этот плодовитый писатель параллельно Лермонтову разрабатывал кавказскую тематику в русской литературе и делал это как раз в романтико-экзотическом духе. Его произведения были очень популярны, выходили в свет часто, и в определенный момент появилось даже особое понятие «марлинического стиля», отразившегося в произведениях многочисленных подражателей этого автора. Тексту Марлинского как раз было присуще увлечение романтическими описаниями, загруженность восточной речью, пышная поэтичность – все то, что могло обеспечить «страстность», которой автор обязательно желал добиться в своей прозе. Можно сказать, что Лермонтов противостоит этому стилю. И здесь возникает вопрос: возможно, проблема глубже вопроса языка? Да, мы можем это предполагать. Марлинский принадлежал к писателям-декабристам, а об их произведениях, конечно, нельзя говорить только в разрезе языка и стиля. У декабристов была своя особая этическая программа, довлеющая над их произведениями в целом. Стиль Марлинского во многом обусловливается как раз этой этической программой. У Лермонтова она совсем иная (в особенности, в центре противоречий – полностью различное видение главного героя у обоих авторов: его взаимоотношений с обществом и его роли в нем, его умения любить и т. п.) – отсюда ему не близок и «марлинический стиль».
Литературный процесс примирения
И все же в литературе почти не бывает явлений, разделенных глухой стеной противоречия. Так и в случае с прозой Лермонтова и Марлинского. Нужно сказать, что в тот период, когда разрабатывалась русская романтическая проза, выделились писатели с разнонаправленными стремлениями: условно говоря, «философы» и «стилисты». Интересы последних оставались в области проблем выработки языка прозы. «Философы» пошли дальше стилевых вопросов, занялись непосредственно совершенствованием выражения мысли, смыслов. Но не переставали пользоваться при этом достижениями «стилистов»: Лермонтов не лишен своеобразных «заимствований» из Марлинского. Это позитивная сторона литературных взаимоотношений обоих авторов.
Дополняющие штрихи к фотороботу героев романа: лермонтовский очерк
Любопытно, что уже после «Героя нашего времени» Лермонтов прибегает к жанру очерка – по сути, к тем самым «статистическим замечаниям, которых решительно никто читать не станет». В 1841 году из-под пера Лермонтова выходит очерк «Кавказец». Под очерком в XIX веке подразумевалось такое произведение, в котором автор с достаточной точностью и достоверностью, т. е. почти без художественных прикрас, описывал какое-то явление из тех, что он наблюдал в окружавшей его действительности. «Кавказец» вышел колоритным текстом, но эта живость изображения в нем достигнута, что видно при прочтении, не одним удачным представлением описанного, но в немалой степени оценочностью суждений автора, эмоционально окрашивающей весь очерк. Это сразу же выводило его из ряда «статистических замечаний». «Кавказец» пронизан иронией, а вот тон Лермонтова в его романе все же можно назвать достаточно серьезным; даже высмеивание Грушницкого, например, этой серьезности не нарушает. Такая яркая ирония возникает в очерке, видимо, по той же причине частичного противостояния автора романтизму: герою лермонтовского очерка свойственны романтические мечты, воспитанные литературой, которые впоследствии наталкиваются на далеко неидеальную реальность. Но еще «Кавказец» довольно интересен для рассмотрения в контексте «Героя нашего времени». Широко распространено в науке мнение о том, что этот очерк заключает в себе более полное по отношению к роману описание Максима Максимыча. Но некоторые мысли, выраженные Лермонтовым в его очерке, оказываются небесполезными и для рассмотрения образа Печорина. Рассказывая о судьбе «кавказца», Лермонтов, например, пишет:
«Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту».
Два текста, два героя – «кавказец» из очерка и Печорин – начинают сближаться при упоминании «пленной черкешенки», ведь такую пленницу Бэлу заполучает Печорин. А вот для «кавказца» это по какой-то причине «несбыточная мечта». И кажется, что дело здесь в совершенно разном отношении героев из двух произведений к кавказским нравам и так называемому «закону гор», которым руководствуются горцы и в их числе противник Печорина Казбич. Герой очерка за время своего длительного пребывания на Кавказе проникается к образу жизни горцев если не уважением, то по крайней мере пониманием его естественности. Характерно поведение Максима Максимыча в романе, когда он слышит план Азамата по похищению собственной сестры, но не предпринимает никаких действий по раскрытию этого плана, выбирает невмешательство. И разительно отличается от него, как от представителя тех самых «кавказцев» из лермонтовского очерка, Печорин, у которого тут же появляется азарт препятствовать Казбичу. В этом смысле сравнение Печорина с «кавказцами», кажется, позволяет раскрыть изначальную причину его участия в истории с Бэлой. Вряд ли это любовь: влюбляется в девушку Печорин все же позднее, когда уже воплощает свой план. А изначально Печорину просто хочется выступить нарушителем того самого «закона гор», пойти против кавказских нравов и выйти победителем.
"Разоблачить" литературу, обогатить восприятие
После всего уже сказанного необходимо все же добавить, что насчет принадлежности романа Лермонтова к романтическому или реалистическому направлению существуют разные мнения. И наиболее близким к истине, скорее всего, будет то соображение, что «Герой нашего времени», хотя во многом демонстрирует отход от романтических канонов, в то же время не может быть признан полностью реалистическим произведением, а потому синтетически соединяет в себе наработки уходящего романтизма и набирающего обороты в русской литературе 1830–40-х гг. реализма. И значимую информацию о приверженности Лермонтова тем или иным канонам мы получаем как раз из распространенных по всему тексту романа обращений к нам, читателям. Разбор одного из таких небольших сообщений читателю из главы «Максим Максимыч» вырос в эту небольшую статью-расследование, в которой пришлось затронуть сам литературный процесс эпохи. И это аргумент в пользу того, что важно не пропускать такие авторские сообщения ради более глубокого погружения в любое произведение. Казалось бы, Лермонтов говорит: «Избавлю вас от описания гор…» – только и всего. Но мы обдумываем эти слова и прочитываем их иначе: «Читатель, чего-то здесь сказано не будет, чего-то я тебя лишаю. По крайней мере того, к чему ты привык в повестях Марлинского». И на основании этого, даже не вдаваясь в обсуждение романтичности и реалистичности лермонтовского романа, уже понятно, что по крайней мере от романтической экзотичности, которая всегда и заключалась в развернутых пейзажных описаниях, в картинах незнакомого быта, во включенном в текст наречии далеких для светского читателя народов, автор точно отказывается. Об этом он «молчит». Кроме этого, важно при чтении одного произведения писателя посматривать и в сторону других его произведений, черпать из них сведения, обогащающие восприятие.
Выскажем итоговую мысль: какое-либо умолчание в литературе – это всегда поворот от чисто литературной работы, от непосредственного создания произведения к коммуникации с читателем. Другими словами, как ни парадоксально, но умалчивает что-либо автор именно ради читателей, ради их внимания. Для продвижения самого сюжета следует писать как можно больше о происходящем с героем; для коммуникации с читателем – неизбежно отвлекаться от создания собственно сюжетной части произведения и даже как бы наносить ей «ущерб». И конечно, читатель всегда приглашается автором в целостный мир его творчества, где припрятаны отсылки, связи одних текстов с другими.
Использованные источники:
1. Штайн К. Э., Петренко Д. И. Метапоэтика Лермонтова / К.Э. Штайн, Д.И. Петренко. – Ставрополь : Изд-во Ставропольского государственного университета, 2009. – 499 с. – (Филологическая книга СГУ).
2. Вацуро В. Э. Лермонтов и Марлинский [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/lermont/critics/tvl/tvl-341-.htm. – Дата доступа: 02.09.2022.
3. Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова "Герой нашего времени" [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/lermont/texts/selected/g96/g96-005-.htm. Дата доступа: 07.09.2022.
4. Сахаров В. И. Из истории русской романтической повести / В. И. Сахаров // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. – 1975. – Т. 34, №1. – С. 36–45.
5. Дурылин С. Н. На путях к реализму [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/lermont/critics/jt/jt1-163-.htm. – Дата доступа: 08.09.2022.
Материал подготовила Дудковская Анна.